Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое
не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда.
Леса горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом; болота заражали окрестность миазмами, дороги
не просыхали в самые сильные летние жары; деревни ютились около самых помещичьих усадьб, а особняком проскакивали редко на расстоянии пяти-шести верст друг от друга.
Нас не погнали в глухую ночь, но дали отдохнуть, собраться с духом, напиться чаю и даже дозволили совершить путину до Корчевы в дворянских мундирах, так как одежда, в которой мы прибежали в Проплеванную, еще
не просохла как следует.
Неточные совпадения
— В монастырь так в монастырь, — решила она, — доброму желанию господа
не помеха. Выздоравливай, а летом, как дорога
просохнет, выдадим тебе увольнение — и с богом! Ты в какой монастырь надумал?
Выбегают пожарные, на ходу одеваясь в
не успевшее
просохнуть платье, выезжает на великолепном коне вестовой в медной каске и с медной трубой. Выскакивает брандмейстер и, задрав голову, орет...
С работ, производимых чаще в ненастную погоду, каторжный возвращается в тюрьму на ночлег в промокшем платье и в грязной обуви; просушиться ему негде; часть одежды развешивает он около нар, другую,
не дав ей
просохнуть, подстилает под себя вместо постели.
Мы с Ноздриным сняли с себя верхнее платье и повесили его под крышей гробницы, чтобы оно
просохло. Всю ночь мы сидели у костра и дремали, время от времени подбрасывая дрова в огонь, благо в них
не было недостатка. Мало-помалу дремота стала одолевать нас. Я
не сопротивлялся ей, и скоро все покончил глубоким сном.
Когда мы немного
просохли, то начали ставить палатку и греть чай. Только теперь я почувствовал себя совершенно измученным и разбитым. Я лег около костра, но, несмотря на усталость,
не мог уснуть. Моим спутникам тоже
не спалось. Всю ночь мы просидели у огня, дремали и слушали, как бушевало море.
Время было весеннее. Лодка шла вдоль берега и попадала то в полосы прохладного морского воздуха, то в струи теплого, слегка сыроватого ветерка, дующего с материка. Яркое июньское солнце обильно изливало на землю теплые и живительные лучи свои, но по примятой прошлогодней траве, по сырости и полному отсутствию листвы на деревьях видно было, что земля только что освободилась от белоснежного покрова и еще
не успела
просохнуть как следует.
Наступило утро, холодное, туманное петербургское утро, пропитанное сыростью и болотными миазмами. Конечно, все дело было в том номере «Нашей газеты», в котором должен был появиться мой отчет. Наконец, звонок, Федосья несет этот роковой номер… У меня кружилась голова, когда я развертывал еще
не успевшую хорошенько
просохнуть газету. Вот политика, телеграммы, хроника, разные известия.
На моей обязанности было тащить сделанную из лыка корзинку с рыбой, что было делом нелегким, — рыбы попало около десяти фунтов. Моему восторгу
не было границ, и я жалел только об одном, что должен был сидеть на берегу и
не мог принимать участия в закидывании мережки и в ботанье. Дальше я помогал расстилать мережку на траве, выбирать из нее речную тину и приставшую траву. А когда мережка немного
просохла, мы отправились дальше, вверх по Утке.
В глинистом берегу было вырыто несколько ям правильной формы, вроде могил; две были совсем свежие, и вырытый песок еще
не успел
просохнуть, а другие были завалены хворостом.
Он зажмурил глаза и открыл их через несколько секунд. Внизу плиты уже обнажились от снега, кое-где
просохли и светились. Его схватило за сердце. Но он
не успел испугаться. Новое чувство уже залегло ему на душу…